Великий голод в Каджарском государстве 1870-72 годов (А. Апочка, 1872)

Великий голод в Каджарском государстве 1870-72 годов

Каспийские письма. V. Баку, 21 апреля 1872 г.

В течении минувшего и настоящего годов в русских газетах помещались многочисленные, но большею частью сбивчивые перепечатки из иностранных газет о голоде и болезнях в Персии, терзающих и до ныне эту злосчастную страну. Были в печати известия об этом и от русских, находящихся в Персии, но до того редкие и краткие, что очень трудно составить себе какое-либо понятие об этих событиях с точки зрения наших, пребывающих в Персии, соотечественников. Между тем, предмет этот по отношению к нам так важен, что вполне заслуживал бы самостоятельных и подробнейших исследований, не только в настоящем его развитии, но даже в первоначальных причинах и могущих ожидаться последствиях этих страшных бедствий. Важность для нас настоящего предмета заключается в том, что закавказский край ведет с Персиею торговлю на весьма почтенную сумму, превышающую по отпуску и привозу 5 миллионов руб. в год, а закавказская территория соприкасается с персидскою по сухопутной границе более нежели на 700 верст; беспрерывные же сношения поддерживаются, с одной стороны, более 14 т. человек русских и иностранцев, ежегодно из закавказского края в Персию отправляющихся, а, с другой стороны, более 20 т. человек, также ежегодно оттуда к нам пребывающих. Такое число людей путешествует из края в Персию и обратно только по паспортам и законным дозволениям нашего, персидского и других правительств. Но в действительности оно, по крайней мере, в десять раз больше, если принять в расчет, что многочисленные находящиеся на самой пограничной черте деревни и кочевья наши и персидские, тяготеют друг к другу вследствие как отвлеченных причин, каковы: одинаковость религии, нравов и т. п., так и кровного родства, исстари поддерживаемого брачными и другими союзами. Чрез границу же, почти на всем ее протяжении, можно переговариваться и переходить ― что и делается сколько для самых незначительных ежедневных потребностей и нужд, например, продажи или покупки чурека и курицы, столько же и ради более солидных предприятий, в роде провоза к нам контрабанды, или даже воровства и грабежа в том или другом государстве. Сверх того, в нашей губернии, в ленкоранском уезде, есть огромное пространство земли, называемое муганскою степью, на которую в зимнее время спускаются с ардебильских гор три или четыре тысячи кибиток персидских подданных шахсеванцев, а кочующие на той же степи наши татары, в свою очередь, отправляются кочевать летом в Персию ― в прохладные ардебильские горы. На другом же конце персидской границы, именно около Арарата, наша пограничная черта de facto (кордонная линия) находится на р. Кара-су и Аракс, а собственно граница de jure, т. е. земли, России принадлежащая, на несколько десятков верст впереди ― а потому наши персидские и турецкие курды обитают на этой территории сообща, не разбирая, где кончается своя земля и где начинается чужая. Из этой массы людей множество болтунов развозят и разносят в крае, особенно между простым народом немало разноречивых и вовсе не успокоительных слухов и сплетен о происходящем в Персии, и от того-то представители там наших торговых и всяких других интересов, а их там немало ― оказали бы несомненную услугу публике, если бы, не оставляя ее в необходимости верить на слово турецким, английским и другим иностранным корреспонденциям, которые не всегда бывают бескорыстны, передали свои собственные беспристрастные наблюдения ― от чего происходят, как развиваются и чем могут кончится голод и болезни в Персии. Можно с уверенностью думать, что всякое достоверное по этому предмету сообщение послужило бы или как успокоительное средство, если персидские бедствия не так страшны для нас, как о них рассказывают, или же как предупредительное средство для принятия посещающими Персию мер осторожности в сношениях с персиянами.

Но ожидания такого рода сообщений могут вовсе или долго не сбываться, с потому мне, в интересе минуты, приходится, подобно вышеупомянутым болтунам, также передавать только слухи из Персии, привозимые в наш город, большею частью, судами ― паровыми и парусными. Прежде, однако же нежели посвятить читателя в наши местные сказания, чтобы сделать их удобопонятными, необходимо напомнить о некоторых установлениях или порядках, с древнейших времен существующих в Персии¹.

Там нет государственных законов, в том значении, в каком понимаются они в Европе. Единственный кодекс, посредством которого разрешаются всякого рода юридические процессы ― есть коран, с некоторыми его позднейшими толкователями. Но так как коран не исчерпывает всех человеческих гражданских потребностей и уголовных преступлений, то в помощь этой книге придан обычай.

Суд по корану (шариат) и суд по обычаю (адат), равно как и народное обучение, находится в руках ахундов, мулл, сеидов и разных других наименований духовенства. При исключительном праве духовенства толковать коран, подлинник которого написан при том на неизвестном народу арабском языке, а переводы испещрены арабскими словами, и при направлении народного обучения только в одну сторону ― фанатически религиозную, духовенство, весьма естественно, является безапелляционным судьею, даже в тех случаях, если бы, например, по гражданскому иску истец был приговорен к наказанию, определяемому по нашим понятиям за преступление уголовное, и наоборот ― если бы тяжкое уголовное преступление наказывалось незначительным денежным штрафом (или просто ничем, что весьма часто случается, когда преступник скрывается в священное место ― бест.) Правда, на приговоры такого рода можно жаловаться главе государства, но в Персии больше, нежели где либо, «до Бога высоко, а да царя далеко»,, и потому истинный бич, который со времен Магомета держит персидский народ в первобытном невежестве и рабском угнетении ― есть духовенство. Законов об управлении государственном, обеспечении жизни, имущества народа и проч. в Персии вовсе нет: они заключаются в воле и слове верховной власти, духовенства, ханов и правительственных чиновников. Главнейшая, почти исключительная обязанность последних, от высших до низших, состоит в собирании с народа доходов, в количестве, сколь возможно большем. Чиновникам этим, особенно провинциальным, не назначается никакого содержания, но предоставляется право на получение части из собранных с народа доходов. Налоги прямые взыскиваются большею частью натурою ― произведениями земли, скотоводства, садоводства, шелководства и проч. которые потом продаются купцам и народу; налоги косвенные взимаются исключительно посредством откупной системы, сеть которой до того широко раскинута на всевозможные доходные статьи, что даже хлебопекарни или булочные (чурекчи-хана) отдаются на откуп, а жителям запрещено приготовлять хлеб у себя дома ― и это установление существует едва ли не во всех оседлых поселениях Персии. Ко всему этому необходимо прибавить, что интеллектуальное развитие персиян во всех сферах человеческой деятельности не только не подвигается вперед, но напротив ― быстрыми шагами идет назад, утрачивая даже те отрасли знания, которые процветали в древней Персии. Это особенно поразительно видно на произведениях мануфактурной персидской промышленности, которые год от году становятся грубее и во всех отношениях хуже прежних. В настоящее время в Персии уже почти не существует выделки ни столь известных некогда шалей и других чисто шерстяных тканей, ни плотных шелковых изделий, ни многого другого, что еще лет тридцать назад привозилось к нам в значительном изобилии, и производство всего этого не может уже воскреснуть, будучи подавлено наплывом в Персию английских, французских, русских и других европейских изделий, преимущественно дешевых, не сбываемых на европейских рынках. В уплату за эти изделия Персия отпускает в Европу только сырые необработанные материалы: хлопок, шелк, мягкую рухлядь и пр., а в наш край, кроме этих же материалов, она доставляет еще грубейшие бумажные ткани, ручной выделки, потребляемые закавказскими и горскими татарами не столько по необходимости или невозможности заменить какими либо другими лучшими тканями, сколько по вековой привычке к ним и такому же как в Персии, отсутствию между этими, татарами развития.

Ограничиваясь этим кратким очерком, я обращаюсь собственно к голоду, первые слухи о котором стали достигать в наш город еще зимою 1871 года, отличавшеюся там полным отсутствием дождей и снега. Весна того года была также сухая и жаркая, так что к концу мая поля совершенно выгорели в хорасанской, тегеранской, испаганской, ширазской, кошанской и других провинциях, лежащих на равнине, и часть посевов могла быть собрана только в нагорных местах Адербейджана, Гиляна и Мазандерана. Необходимо припомнить, что на равнинах Персии, равно как и во всех вообще жарких странах, со включением закавказского края, еще в начале весны сожигается солнцем всякая растительность, если не орошается не только дождями, но и искусственно проведенною на поля водою, и хотя персияне, как известно, еще в глубокой древности достигали замечательного искусства в устройстве водопроводов², но в 1871 году иссякли даже источники и ручья, из которых вода направлялась в водопроводы. При первых признаках неурожая не только в неимоверной степени стали возвышаться повсеместно цены на хлеб, но и продажа его почти вовсе прекратилась: ее приостановили как купцы, так и правительственные агенты ― из запасов, собираемых в подать с народа, и ему, этому народу, ничего не оставалось больше делать, как истребить до последней крохи все, что можно потреблять в пищу. Когда же голод достиг крайних пределов, то хлеб хотя и появился в продаже, но по баснословной цене ― 3 тумана (9 руб. сер.) за пуд. Из Адербейджана, Мазандерана и Гиляна хлеб не мог быть доставляем во внутреннюю Персию, потому что там не было даже подножного корма для перевозного скота. С этого времени началась усиленная отправка хлеба из наших портов в персидские, достигшая к концу года 289,362 пуд.³, тогда как в прежнее время вывоз его не достигал и половины этого количества, именно ― хлеба было вывезено: в 1870 г. 94,155 пуд. и в 1869 г. 102,411 пуд. Но хлеб этот постигла странная участь: он оставался на берегу так как ни за какую цену никто не взялся перевести его чрез Эльбурские горы даже в ближайшие к ним места хорасанской провинции, из боязни, что там погибнет по неимению корма вьючный скот. В таком положении перевозки этой можно было достигнуть только при содействии местных властей и купцы не преминули прибегнуть к этому средству, предлагая дать на каждую лошадь по 4 пуда ячменя для корма и сверх того провозной платы за хлеб по 2 или по 3 руб. с пуда, ― но на это последовал ответ, что в доставке русского хлеба в Хорасан надобности нет. Купцы, однако же, не остановившись на этом, обратились с своим предложением в Тегеран, откуда последовал ответ, еще более неутешительный как для предлагавших, так и для голодающих, именно: что в Персии вовсе нет голода, равно как и нет и надобности в русском хлебе. Вследствие этого, после долгого нахождения на берегу, хлеб продан Туркменам, частью на гязском берегу, а частью в Астрабаде и только незначительное его количество перевезено в Сабзевар. Была даже одна партия хлеба, доставленная обратно в один из наших портов.

По сухопутной границе нашей вывоз хлеба в Персию также усилился: его отпущено в 1871 г. 67,102 пуд,, тогда как было вывезено в 1870 г. 9,930 пуд., а в 1869 г. 6,214 пуд. Но этот хлеб, вывезенный главным образом чрез Нахичевань и Джульфы, остался в Адербейджане, не проникнув также во внутрь Персии, по неимению корма для перевозного скота.

Между тем наши местные слухи (равно как и газеты) извещали, что народ вырывал корни диких растений, ел падавших от изнурения животных, продавал и бросал на дорогах своих детей и целыми массами умирал повсеместно, даже на тегеранских и испаганских улицах и базарах... С наступлением осени, когда потерялась надежда не только на прокормление, но даже на посевы хлеба для текущего года, по неимению семян, народ огромными толпами бросился в Адербейджан ― преимущественно в Тавриз, и в наш край, переходя границу где ни попало, без паспортов и других дозволений, и рассыпаясь, как саранча, по пограничным деревням и городам. На нынешний год хлеб засеян только ханами, беками и людьми достаточными, которые сохранили семена, ― масса же простого народа остается также без собственного хлеба...

К довершению этого бедствия, холера, появясь первоначально в Ардебиле и около Тавриза в начале июня, распространилась по всей Персии и с ужасающею силою свирепствовала до ноября. Обыкновение персиян ― разбегаться из населенных мест при появлении этой болезни, не спасло от погибели многочисленные жертвы, чему особенно способствовало неимение хлеба, потребление в пищу травы, кореньев и изнуренных животных и совершенное отсутствие какой бы то ни было помощи, каких бы то ни было санитарных мер⁴...

Против занесения холеры из Персии в наш край на границе были приняты карантинные меры, но это нисколько не помешало ей проникнуть во все пограничные города и поселения, и только наступление осеннего времени остановило дальнейшее ее развитие.

В гилянской, мазандеранской и астрабадской провинциях в то же время свирепствовала эпизоотия, истребившая почти весь рогатый скот и распространившаяся даже на овец. В доказательство же того, как высоко ценится в Персии общественное благосостояние и народное здоровье, должно сказать, что трупы павших животных почти никогда не зарываются в землю, а снятые с них шкуры в сыром виде беспрепятственное идут в продажу. В настоящее время на южном берегу Каспия хранятся довольно значительные запасы этого товара, с целью отправить их в наш край, ― но доставка к нам из Персии скота, кож и других продуктов скотоводства запрещена с самого начала появления эпизоотии, что, по всей вероятности, будет продолжаться до совершенного уничтожения всяких остатков и даже следов ее.

Наконец, вместе с появлением холеры, начали распространяться слухи о чуме, будто бы, появившейся в Персии, но не в тех местах, где свирепствовали голод и эпизоотия, а на противоположной юго-западной окраине, вблизи турецкой границы. Этим слухам я посвящу следующее письмо.

А. Апочка.

¹⁾ Людям, не вполне  знающим персидские нравы и обычаи, но интересующимся ими, полезно прочитать старинную книгу, которая может познакомить с Персиею, без особенного труда, лучше, нежели какое-либо другое сочинение. Книга эта называется: «Мирза Гаджи-Баба-Исфагани», написана англичанином Мориером, переведена на русский язык бароном Брамбеусом (Сеньковским) и издана в 1845 г. вторым изданием. По первому впечатлению книгу эту можно принять за сочинение юмористическое или сатирическое, но присматриваясь ближе к жизни персиян, легко убедиться, что в ней обрисованы живыми красками, с поразительною верностью, как общественная, так и внутренняя жизнь народа, от хижины до дворца. Одним словом, книга эта имеет такое же значение в отношении персиян, какое имеют «замогильная записка Пикникского клуба» и другие рассказы Диккенса в отношении англичан.

²⁾ Замечательные образчики искусства персиян проводить воды на огромные пространства посредством соединяемых подземными галереями колодцев (кягриз) можно видеть во многих местах закавказского края, преимущественно в губерниях елисаветпольской и эриванской. Такие водопроводы обыкновенно начинаются на возвышенностях и на пути своем по наклонной плоскости, питаясь подземною благою и маленькими ключами, или, лучше сказать, собирая воду капля за каплей, выходят на равнину иногда порядочными речками. Вода, таким образом добытая, доставляет земле для поддержания растительной жизни под палящим солнцем не только влагу, но и удобрение, принося с собою мергель, известку и другие минеральные и органические вещества. Ни какой другой способ удобрения земли в Персии и нашем крае не употребляется.

³⁾ Хлеба было отправлено: из Баку 62,290 п., из Астары 423 п., из Ленкорани 47,624 п., из деревни Кизил-Агач 173,198 п., и из Сальян 6,250 пуд.

⁴⁾ О санитарном состоянии Персии писали доктора: Толозан, Фовель, Пруст, Касторский и др.

А. Апочка, Каспийские письма. // Кавказ, № 49. — Тифлис, 1872, 30 Апреля (12 Мая).